У осінньому Львові дощ, Парасольок парад строкатий, І бруківочний глянець площ На відлуння ходи багатий. Десь між звуками кроків тих Заблудились мої у часі Між будівель оцих старих, У краплин затяжному вальсі...
Ллє у душу тепло камін Попід древнім склепінням вежі, А на фресках старезних стін Відблиск свіч, ніби блиск пожежі. У горнятку парує чай, Пара душ зігріває словом... І якщо на землі є рай, Нині він у дощі над Львовом.
Открываю для себя французкие фильмы. У нас их показывают много, но у них такие скучные аннотации. И вот уже второй раз за нелепой аннотацией и нулевой рекламой такой любопытный фильм. Полный большой зал, никакой молодежи. Но эта возрастная маркировка! Skyfall 12 плюс, хотя на самом деле 12 минус. А этот фильм (с тем же 12 плюс) моему сыну было явно рано смотреть. Его неприятно удивила идея, что 17 летний мальчик мог заинтересоваться матерью своего одноклассника. Хорошо хоть стало ясно, что мальчик только делал вид, что заинтересовался, это косвенно подтвердило, что в жизни такого быть никак не может. А фильм похож на наш "Шут", даже очень.
Сходила с сыном на Skyfall. Решилась, посмотрев трейлер на украинском, на нерусском языке глупости для меня всегда выглядят менее глупыми. Первые пять минут, включая первые титры, были совершенно прекрасны. Ну надо же, подумала я. И как было бы здорово, если бы начало показали два раза подряд, а потом отпустили бы меня домой, потому что остальное
читать дальшеВ общем-то нам ничего и не надо. Все нам забава и все нам отрада. В общем-то нам ничего и не надо — только б в пельменной на липком столе солнце горело и чистая радость пела-играла в глазном хрустале, пела-играла и запоминала солнце на липком соседнем столе. В уксусной жижице, в мутной водице, в юшке пельменной, в стакане твоем все отражается, все золотится... Ах, эти лица... А там, за стеклом, улица движется, дышит столица. Ах, эти лица, ах, эти лица, кроличьи шапки, петлицы с гербом. Солнце февральское, злая кассирша, для фортепьяно с оркестром концерт из репродуктора. Длинный и рыжий ищет свободного места студент. Как нерешительно он застывает с синим подносом и щурит глаза Вот его толстая тетка толкает. Вот он компот на нее проливает. Солнце сияет. Моцарт играет. Чистая радость, златая слеза.
Улица движется, дышит трамвай. В воздухе блеск от мороза и пара, иней красивый на урне лежит. У Гастронома картонная тара. Женщина на остановке бурчит. Что-то в лице ее, что-то во взгляде, в резких морщинках и в алой помаде, в сумке зеленой, в седеющих прядях жуткое есть. Остановка молчит. Только одна молодежная пара давится смехом и солнечным паром. Левка глазеет. Трамвай дребезжит.
Как все забавно и обыкновенно. Всюду Москва приглашает гостей. Всюду реклама украсила стены: фильм «Покаянье» и Малая сцена, рядом фольклорный ансамбль «Берендей» под управленьем С.С.Педерсена... В общем-то нам, говоря откровенно, этого хватит вполне. Постепенно мы привыкаем к Отчизне своей. Сколько открытий нам чудных готовит полдень февральский. Трамвай, например. Черные кроны и свет светофора.
И никуда нам, приятель, не деться. Обречены мы на вечное детство, на золотушное вечное детство! Как обаятельны — мямлит поэт — все наши глупости, даже злодейства... Как обаятелен душка-поэт! Зря только Пушкина выбрал он фоном! Лучше бы Берию, лучше бы зону, Брежнева в Хельсинки, вора в законе! Вот на таком-то вот, лапушка, фоне мы обаятельны 70 лет!
Злоба трусливая бьется в висках... В общем-то нам ничего и не надо... Мент белобрысый мой паспорт листает. Смотрит в глаза, а потом отпускает. Все по-хорошему. Зла не хватает. Холодно, холодно. И на земле в грязном бушлате валяется кто-то. Пьяный, наверное. Нынче суббота. Пьяный, конечно. А люди с работы. Холодно людям в неоновой мгле. Мертвый ли, пьяный лежит на земле. У отсидевшего срок свой еврея шрамик от губ протянулся к скуле. Тонкая шея, тонкая шея, там, под кашне, моя тонкая шея. Как я родился в таком феврале? Как же родился я и умудрился, как я колбаской по Спасской скатился мертвым ли, пьяным лежать на земле?
Видно, умом не понять нам отчизну. Верить в нее и подавно нельзя. Безукоризненно страшные жизни лезут в глаза, открывают глаза! Вот она, вот. Никуда тут не деться. Будешь, как миленький, это любить! Будешь, как проклятый, в это глядеться, будешь стараться согреть и согреться, луч этот бедный поймать, сохранить! Щелкни ж на память мне Родину эту, всю безответную эту любовь, музыку, музыку, музыку эту, Зыкину эту в окошке любом! Бестолочь, сволочь, величие это: Ленин в Разливе, Гагарин в ракете, Айзенберг в очереди за вином! Жалость, и малость, и ненависть эту: елки скелет во дворе проходном, к международному дню стенгазету, памятник павшим с рукою воздетой, утренний луч над помойным ведром, серый каракуль отцовской папахи, дядин портрет в бескозырке лихой, в старой шкатулке бумажки Госстраха и облигации, ставшие прахом, чайник вахтерши, туман над рекой.
В общем-то нам ничего и не надо. В общем-то нам ничего и не надо! В общем-то нам ничего и не надо — только бы, Господи, запечатлеть свет этот мертвенный над автострадой, куст бузины за оградой детсада, трех алкашей над речною прохладой, белый бюстгальтер, губную помаду и победить таким образом Смерть!
* * * Окончательно Гарри очнулся глубоким вечером, когда совы перестали прилетать и как раз в то мгновение, когда горгулья впустила особенных посетителей. Их было сразу четверо. Все люди среднего возраста и все одеты в черные мантии с масками. -Этим что нужно? - удивленно подумал Гарри. Гораздо более неприязненно встретил гостей Дамблдор. Он стоял у письменного стола и смотрел на вошедших, как Снейп на Поттера. читать дальшеНоздри его ястребиного носа раздувались. Вошедшие топтались на ковре. - Мы к вам, профессор, - заговорил тот из них, у кого на голове была шикарная прическа из белых волос, - вот по какому делу... - Вы, ребята, напрасно не пользуетесь прозрачоравальным заклятием, - перебил его наставительно Дамблдор, - во-первых, вы шокируете студентов, а, во-вторых, вы привлекаете внимание авроров, которые готовы порвать вас на куски. Блондин умолк и все четверо в изумлении уставились на Дамблдора. Молчание продолжалось несколько секунд и прервал его лишь чавканье Дамблдора, жевашего шоколадушку. - Во-первых, мы не ребята, - молвил, наконец, самый черноволосый из четверых, с тяжелыми веками. - Во-первых, - перебил его Дамблдор, - вы мужчина или женщина? Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот раз опомнился первый тот, блондинистый. - Какая разница, профессор? - спросил он горделиво. - Я - женщина, - признался юноша с тяжелыми веками и покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из вошедших - более худой и беспокойный. - В таком случае вы можете оставаться в маске, а вас, молодой человек, прошу снять ваш маскарадный костюм, - внушительно сказал Дамблдор. - Я вам не молодой человек, - резко заявил худой, снимая маску. - Мы пришли к вам, - вновь начал блондин. - Прежде всего - кто это мы? - Мы - самые верные сторонники Темного Лорда, - в сдержанной ярости заговорил блондин. - Я - Люциус Малфой, она и он - Лестранги, а он - Питер Петтигрю. И вот мы... - Это вы теперь исполняете обязанности Барти Крауча-младшего? - Мы, - ответил Малфой. - О, Мерлин, пропал Лорд Волдеморт! - в отчаянии воскликнул Дамблдор и всплеснул руками. - Что вы, профессор, смеетесь? - Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, - крикнул Дамблдор, - что же теперь будет с хоркурксами? - Вы издеваетесь, профессор Дамблдор? - По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду к профессору МакГонагалл. - Мы, самые верные поклонники Темного Лорда, - с ненавистью заговорил Малфой, - пришли к вам после общего собрания Пожирателей Смерти на кладбище, на котором стоял вопрос о кадрах Пожирателей Смерти... - Кто на ком стоял? - крикнул Дамблдор, - потрудитесь излагать ваши мысли яснее. - Вопрос стоял о кадрах. - Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа Хогвартц освобожден от влияния министерства магии? - Известно, - ответил Малфой, - но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом в Хогвартце находится слишком много людей, общавшихся с Темным Лордом. Слишком много. Кроме того, Вы нашли целых два хоркруса. - Я нашел два хоркрукса, - ответил Дамблдора, - и желал бы найти все 7. Четверо онемели. - Все семь! Э-хе-хе, - проговорил Лестранг, лишенный маски, однако, это здорово. - Это неописуемо! - воскликнул юноша, оказавшийся женщиной. - У дневник Тома Реддла - раз, кольцо Слизерина - два. В общем, не хватает... А из тех, кто лично знал Темного Лорда - только Гарри Поттер и профессор Снейп. Да, впрочем, это неважно. Могу я идти обедать? - Извиняюсь, - сказал четвертый, похожий на крысу. - Извиняюсь, - перебил его Малфой, - вот именно по поводу Поттера и Снейпа мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от Снейпа. Зельедельцев нет ни у кого в Англии. - Даже у Темного Лорда, - звонко крикнула женщина. С Дамблдором что-то сделалось, вследствие чего его лицо нежно побагровело и он не произнес ни одного звука, выжидая, что будет дальше. - И от Поттера также, - продолжал Малфой, - Поттера прекрасно можно заменить Лонгботтомом. - Угу, - молвил Дамблдор каким-то странным голосом, - а кто же будет у студентов вычитать баллы? - Хагрид, - хором ответили все четверо. Багровость Дамблдора приняла несколько сероватый оттенок. - Хагрид будет вычитать баллы, - заговорил он слегка придушенным голосом, - МакГонагалл будет убирать навоз за тестралями, Флитвик будет готовить волчьелычье зелье, а мадам Хуч будет выгуливать миссис Норрис. Очень возможно, что Лорд Волдеморт так и делает. Может быть. Но я не Лорд Волдеморт!.. - вдруг рявкнул он и все портреты в кабинете испуганно вздрогнули. - Баллы будет вычитать Снейп, а школьные правила нарушать будет Поттер! Передайте это общему собранию и покорнейше вас прошу вернуться к вашим делам. - Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия, - сказал взволнованный Малфой, - мы подадим на вас жалобу в опекунский совет. - Ага, - молвил Дамблдор - так? - И голос его принял подозрительно снейпообразный оттенок, - одну минуточку попрошу вас подождать. "Вот это волшебник, - в восторге подумал Гарри, - весь в меня. Ох, проклянет он их сейчас, ох, проклянет. Не знаю еще - каким способом, но так колданет... Авадь их! Р-р-р..." Дамблдор швырнул порошок в камин и сказал в туда так: - Пожалуйста... Да... Благодарю вас. Тома Риддла попросите, пожалуйста. Профессор Дамблдор. Том Риддл? Очень рад, что вас застал. Благодарю вас, здоров. Уважаемый Темный Лорд, поиски Ваших хоркруксов отменяются. Что? Совсем отменяются. Равно, как и обучение студентов дома Слизерин. Вот почему: я прекращаю работу в Хогвартце и вообще в Англии... Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной, и двое вооруженных порошками Тьмы и терроризировали меня в школе с целью убрать из нее Мальчика, Который Выжил и Того, Кому Мы С Вами Оба Доверяем. - Позвольте, профессор, - начал Малфой, меняясь в лице. - Извините... У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц. Достаточно сказать, что они предложили мне отказаться от профессора Снейпа, другими словами, поставили меня в необходимость доверить мне вычитание баллов тому, кто их до этого только добавлял. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать. Поэтому я прекращаю деятельность, закрываю кабинет и уезжаю в Бобруйск. Ключи могу передать Малфою. Четверо застыли. Капюшоны сползли с их голов. - Что же делать... Мне самому очень неприятно... Как? О, нет, Том! О нет. Больше я так не согласен. А что, я виноват, что ты забыл, куда спрятал остальные хоркруксы. Как? Гм... Как угодно. Хотя бы. Но только условие: кем угодно, когда угодно, что угодно, но чтобы было такое заклятие, при наличии которого ни Малфой, ни кто другой не мог бы даже подойти к моему зельедельцу. Тщательное заклятие. Фактическое. Настоящее! Как Авада Кедавра! Пожалуйста. Кем? Ага... Ну, это другое дело. Ага... Сейчас пущу к камину. Будьте любезны, - на серпентарго обратился Дамблдор к Малфою, - сейчас с вами будут говорить. - Позвольте, профессор, - сказал Малфой, то вспыхивая, то угасая, - вы извратили наши слова. - Попрошу вас не употреблять таких выражений. Малфой растерянно подошел к камину и молвил: - Я слушаю. Да... Люциус Малфой... Нет, действовали по правилам... Так у профессора и так совершенно исключительное положение... Мы знаем об его работе. Феникса хотели оставить ему... Ну, хорошо.. Так... Хорошо... Совершенно красный, он плюнул в камин и повернулся. Трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Малфоя. - Это какой-то позор! - не своим голосом вымолвил тот. - Если бы сейчас над Хогварцом висела Черная Метка, - начала женщина, волнуясь и загораясь румянцем, - я бы доказала Темному Лорду... - Виноват, вы не сию минуту хотите повесить Черную Метку? - вежливо спросил Дамблдор. Глаза женщины загорелись. - Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем... Только я, как отсидевшая в Азкабане... - Сбе-жавшая, - поправил ее Дамблдор. - Хочу предложить вам, - тут женщина из-за пазухи вытащила несколько амулетов, - взять несколько амулетов в пользу детей дементоров. По галлеону штука. - Нет, не возьму, - кратко ответил Дамблдор, покосившись на амулеты. Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась краской. - Почему же вы отказываетесь? - Не хочу. - Вы не сочувствуете детям дементоров? - Сочувствую. - Жалеете по галлеону? - Нет. - Так почему же? - Не хочу. Помолчали. - Знаете ли, профессор, - заговорила Белла Лестранг, тяжело вздохнув, - если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом (блондин дернул ее за край мантии, но она отмахнулась) лица, которых, я уверена, мы еще разьясним, вас следовало бы аваднуть. - А за что? - с любопытством спросил Дамблдор. - Вы не любите Черную Магию! - гордо сказала женщина. - Да, я не люблю Черную Магию, - печально согласился Дамблдор и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор. - Профессор МакГонагалл, - крикнул Дамблдор, - подавай шоколад. Вы позволите, господа?
* * * - Профессор МакГонагалл. Убирайте, милая, Нимбус 2000. Так что же вы читаете? "Квидиш сквозь века"? - Эту, как ее… "Зельеварение... для продолжающих" этого, как его, Мерлин дери, Бурачника… - Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного. - Да не согласен я. - Что, с Бурачником? - С Принцем-полукровкой. - Это замечательно! Клянусь Мерлином!.. Да… И что вы можете со своей стороны предложить? - Да что тут предлагать! А то калякает, калякает на полях. Враги, левикорпус, сектумсемпры всякие... Голова пухнет… Взять этого Вольдеморта, да и метлой по голове! - Так я и думал! Именно это я и полагал! - Что же, хорошо, я не против поколачивания метлой. Северус, как был возрожден Лорд Волдеморт? - Плоть, кровь и кость - тотчас ответил Снейп. - Гм... Три компонента. Ну, грех на трех мужчин. Дам - МакГонагалл и Спраут - считать не станем. С вас, Поттер, правая рука. Потрудитесь внести. - Хорошенькое дело, - ответил Гарри, испугавшись, - это за что такое? - За Сириуса и за пророчество, - рявкнул вдруг Дамблдор, выходя из состояния иронического спокойствия. - Профессор, - тревожно воскликнул Снейп. - Погодите. За безобразие, которое вы учинили в министерстве магии и благодаря которому погиб ваш крестный. Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всему министерству и разбивает пророчества. Кто перебил все маховики времени? Кто... - Вы, Поттер, попытались наслать Непростительное проклятие на Беллу Лестранг, - подлетел Снейп. - Вы стоите... - рычал Дамблдор. - Да она Сириуса грохнула, - взвизгнул Гарри, - у меня один крестный! - Потому что вы окклюменции так и не научились, - закричал Снейп, опрокинув бокал, - вы стоите... - Вы стоите на самой низшей ступени развития, - перекричал Дамблдор, - вы еще только формирующееся, слабое в волшебном отношении существо, все ваши поступки чисто магловские, и вы в присутствии двух людей, сдавших N.E.W.T. на "Великолепно" позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как надавать Лорду Волдеморту по голове... А в то же время вы переколотили все сувениры в моем кабинете - Третьего дня, - подтвердил Снейп. - Ну вот-с, - гремел Дамблдор, - зарубите себе на своем шраме, кстати, почему он весь в помаде? - Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом магического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
The men who are passing byThe men who are passing by, mother They always sent me postcards From Bahamas, mother The men who are passing by all the time Are musicien, artist painters or often comedians.
The men who are passing by, mother Offer me always a lovely room With a deck, mother The men who are passing by I feel That their heart's on low tide Desires like an ocean.
The men who are passing by, yet I would like to steal one For a month for a year The men who are passing by, mother They give me nothing more than money.
The men who are passing by, mother Their love nights are stars Who leave traces, mother The men who are passing by, violent Are always the ones who kept A childish heart, losing.
The men who are passing by, mother Have a smile that look a little Like grimaces, mother The men who are passing by disturbing Leave me always with my dreams And my earlier fears.
...согласно некоторым наблюдениям, жизнь человека существенно сильнее зависит от тех, кому он нужен, чем это принято считать, и лишение человека тех, кому он нужен, приводит к поведенческим изменениям, психосоматическим расстройствам и ясному пониманию того, что именно наличием тех, кому ты нужен, определяется возможность твоего существования; погружение в ощущение "нужен" - надежный рубеж обороны против затопляющего сознание страха смерти: - ты, может быть не понимаешь, что это такое - НУЖЕН? Это когда нельзя обойтись без. Это когда все время думаешь о. Это когда всю жизнь стремишься к... УНС
Аркадий и Борис Стругацкие. Отягощенные злом В конце концов, если подумать, мне нечего стыдиться. читать дальшеКак бы там ни было, а честь открытия Юго-Западного Шлейфа принадлежит все-таки мне, и одиннадцать шаровых скоплений, которые я обнаружил в Шлейфе, были предсказаны мною заранее - я предсказал, что их должно быть десять-пятнадцать. Этого у меня никто не отнимет, да и не собирается отнимать. И докторская диссертация моя, даже если вынуть из нее главу относительно "звездных кладбищ", все равно останется работой неординарной и вполне достойной соответствующей ученой степени. Другое дело, что претендовал-то я на большее! Теперь я вижу, что поторопился, надо было выждать. Не надо было писать этой статьи в "Астрономический журнал", и уж вовсе не надо было посылать заносчивое письмо в "Астрономикл лэттэрз". Гордость фрайера сгубила. Очень захотелось быть блестящим, вот что я вам скажу. До смерти надоело числиться вдумчивым и осторожным ученым. Ладно, господь с ним... Когда Ганн, Майер и Нисикава, независимо друг от друга, пошли публиковать - кто в "Астрофизикл джорнэл", кто в "Ройял обзерватори бюллэтенз", - что эффект "звездных кладбищ" обнаружить им, видите ли, не удалось, это было еще полбеды. Все наблюдения шли на пределе точности, и отрицательный результат сам по себе еще ничего не значил. Но вот когда Сеня Бирюлин рассчитал, как "эффект кладбищ" должен выглядеть на миллиметровых волнах, сам отнаблюдал, ничего на миллиметровых волнах не обнаружил и с некоторым недоумением сообщил об этом на июльском ленинградском симпозиуме, - вот тут я почувствовал себя на сковородке. Я заново проверил все свои расчеты. Ошибок, слава богу, не было. Но обнаружилось одно место... этакий логический скачочек... К черту, к черту, не хочу сейчас об этом писать. Даже вспоминать отвратительно, какой ледяной холод я вдруг ощутил в кишках в тот момент, когда понял, что мог ведь и просчитаться... Не просчитался, нет, пока еще никто не вправе кинуть в меня камень, но видно уже, что стальная цепь логики моей содержит одно звено не металлическое, а так, бублик с маком. (Стыдно признаться, а ведь я за это звено так до сих пор и не решился потянуть как следует. Не могу заставить себя. Трусоват.) Тогда, в августе, я даже думать на эту тему боялся. Мне только хотелось, как страусу, зажмурить глаза, сунуть голову под подушку - и будь что будет. Разоблачайте. Драконьте. Топчите. Жалейте. Ведь что более всего срамно? Ведь не то, что ошибся, наврал, напахал, желаемое принял за сущее. Это все дело житейское, без этого науки не бывает. Другое срамно - что занесся. Что дырки в лацканах стал проверчивать для золотых медалей, перестал с окружающими разговаривать принялся вещать. Публично же сожалел (в нетрезвом виде, правда), что по статусу не полагается Нобелевской премии за астрономические открытия! Я докатился тогда по состояния такого ничтожества, что не мог даже заставить себя сесть и трезво, холодно просчитать все слабые места заново: да - да, нет - нет. Куда там! Всех моих душевных сил хватало лишь на то, чтобы лежать на кровати навзничь, заложивши руки под голову. И ждать, пока Сеня перепроверит свои наблюдения на "Луче" или американцы запустят "Эол". Собственно, именно в таком состоянии у людей и рождаются сумасшедшие, бредовые, фантастические идеи. Только обычно идеи эти перегорают, не оставивши по себе даже копоти, а у меня под боком оказался Агасфер Лукич...
Я в подпитье вчера завалился домой, бил посуду и пел в неглиже: он сказал, что сегодня не тридцать седьмой! Слава Богу. Казалось, уже. читать дальшеА сегодня проснулся и думаю: ой. Вместе с хмелем исчез и покой. Он, конечно, сказал, что не тридцать седьмой, это добрая весть, — но какой?
Достоевский сидит, и Тургенев сидит, и на съезжей кропает «Муму»… Это было всеобщее горе уму и частичный отказ от ума; над страной уже внятно звучало «Муму» — но страна оставалась нема… А потом нас подставил изменчивый Марс, и Отчизна проснулась с трудом. Это было уже, повторилось как фарс, а вернулось уже как дурдом. И в дурдоме не рай, а особо зимой. И поэтому, вслух говоря, на дворе намечается тридцать седьмой, но двухсотое в нем мартобря.