Ольга Воробьева
Между ладошками Нового года и Рождества,
колеблясь, горит огонь зимних коротких дней.
В замерзших лужах - неубранная истлевающая листва.
В озябших душах - Бог знает что, Богу - видней.
Продуктовая лавка. У прилавка давка. За прилавком стоят
усталость и раздражение. Щелкает кассовый апарат.
В витрине соленые рыбы с глазами открытыми спят.
Консервные банки стопкой одна на одной.
Мамаша смотрит на сына, как будто он ей не родной,
как будто под пьяным парнем не лежала пластом,
как будто бы не ходила с выпяченным животом.
Как будто на пятом месяце не вступила в законный брак,
не слышала шепот свекрови сыну: ну что попался, дурак!
Как будто бы год не прожила, как в аду.
и, зубы сцепив, не развелась на втором году...
Но дома отогреваются. На елке цветные шары
отражают, как в комнате смеха, наши миры,
наши лица, ладони, плечи и животы.
Твой живот в отражении - выпячен, будто снова беременна ты.
За окном мелькает озабоченный пришлый народ.
Останавливаются, прикуривают, тыкаются взад-вперед.
Мать ребенку мажет масло на белую булку, такой бутерброд:
тонкий ломтик лимона поверх золотистых шпрот
прямиком отправляются в разинутый детский рот.
Мама чистит холодную мандаринку холодной рукой.
И мальчик держит дольку, не раскусывая, за щекой.
Борис Херсонский